(«Последняя жертва»)
Самая трагичная сцена комедии (звучит парадоксально, но это именно так) - четвёртый акт, когда открывается обман Дульчина. И вот в ней поведение Флора Федулыча очень показательно.
В дом Тугиной, как выразилась Глафира Фирсовна, «все вместе съехались»: она сама, а также дядя и племянник Прибытковы. Но как различаются их цели!
Ничего не подозревающий Лавр Мироныч привёз пригласительный билет «на бал и вечерний стол по случаю помолвки дочери» и чистосердечно объясняет: «А что касается до Юлии Павловны, то у нас многие дамы лансье не танцуют, а оне в этом танце всегда отличались». Юлия потом горестно воскликнет: «За что же они ещё смеются-то надо мной, на свадьбу-то приглашают». Но ведь у Лавра Мироныча и в помыслах насмешки нет! Услышав от дядюшки «Нет, уж вы, Лавр Мироныч, Юлию Павловну оставьте в покое-с», он только объяснит: «Моя обязанность, дяденька, была учтивость соблюсти против них», - и дядюшка его выпроваживает достаточно спокойно.
А вот с Глафирой Фирсовной он ведёт себя иначе. Меня уже упрекнули, что я её «пожалела», не указав на поведение в этой сцене. Нет, конечно, не пожалела, просто приберегла для сегодняшней статьи.
Она явилась с совершенно определённой целью, и Флор Федулыч заставит её, хоть и не сразу, признаться: «Рассказать ей про друга-то хотела... Поди-ко, утерпи! Так тебя и подмывает, да чтоб первой, чтоб кто другой не перебил... Опять же и то любопытно посмотреть, как она тут будет руками разводы разводить да приговаривать. Ведь, ишь ты, подвенечное платье поехала заказывать, а тут вдруг удар! Этакого представления разве скоро дождёшься?» Она и раньше не прочь была бы всем рассказать про любовь Юлии (недаром после слов о «лансье» заметит: «Ну, уж ей, чай, не до танцев будет?»)
Прибытков же, хоть и приехал с той же целью («Нет, уж эту неприятную обязанность я на себя возьму-с»), явно собирается сделать это мягко и тактично. Он прикажет «прибрать» пригласительный билет. И не его вина, что удар будет безжалостным: он вынужден уехать, чтобы увезти ту, для которой чужое горе - только «представление», не предполагая, что она уже успела подложить тот самый билет («Вот на подвенечный его вуаль и положим»), и возвращается, когда дело уже сделано.
Позволив устроить эту интригу с одной целью - раскрыть Юлии глаза на Дульчина, он, тем не менее, не собирается, подобно Глафире Фирсовне, злорадствовать. Он намеревается сам рассказать обо всём и позаботиться о Тугиной: «Через четверть часа я заеду сюда опять, чтобы, сколько возможно, успокоить их». Именно из-за этой заботы он и увозит «тётушку»: «Нет, уж вы не извольте беспокоиться — из чужого горя для себя спектакль делать. Ежели не взять осторожности, так может быть вред для здоровья Юлии Павловны». Ему важно утешить Тугину до того, как Глафира Фирсовна «вечерком забежит понаведаться».
Не успевает... Приходит, когда Юлия уже узнала. И не говорит пустых слов надежды. Скажет лишь: «Вам одно остаётся, Юлия Павловна, пренебречь... Получить с него невозможно-с, но вы не беспокойтесь».
Островский опускает занавес в трагическую минуту, когда Юлия, поминутно теряя сознание, в бреду говорит о свадебном платье. Флор Федулыч хлопочет возле неё: «Опять обморок, и руки похолодели. Этим не шутят-с; скорей за доктором-с… Это уж близко смерти-с».
Вероятно, его хлопоты вполне успешны. Заключительные события пьесы разыгрываются на следующий день, когда Дульчин собирается на тот самый бал.
Мы не знаем, как прошло объяснение между Юлией и Прибытковым, но видим перед собой уже совсем другую Юлию. О ней разговор впереди, пока я обращу внимание лишь на одну её фразу: «У меня есть защита», - скажет она, когда Дульчин попытается снова ласками заслужить прощение.
И появится Флор Федулыч. Появится, напоминая мне статую Командора - не пушкинского (здесь я вижу мрачную карающую силу, о чём уже писала), а Командора из произведений-предшественников, воплощающих идею возмездия. Он предельно краток: появился на зов Юлии и сказал, по существу, одну-единственную фразу, но какую! «Изволите ли видеть-с, я имею согласие Юлии Павловны на вступление со мной в брак; так ваши документы поступают ко мне вместо приданого... Угодно вам будет деньги заплатить, или прикажете представить их ко взысканию? Один Монте-Кристо на днях переезжает в яму-с; так, может быть, и другому Монте-Кристо угодно будет сделать ему компанию? Во всяком случае прошу вашего извинения. Имею честь кланяться».
И вот тут мне хочется привести слова одного из моих комментаторов, который, по-моему, правильно заметил: «Лавр Мироныч и Ирина всё разглагольствуют о "монтекристо". Но, по сути-то, они в персонаже Дюма "прочитали" только лишь денежного мешка, швыряющего деньги налево и направо, чтоб ослепить всех своим богатством. А настоящий-то Монтекристо здесь - Флор Федулыч! Да, он в пьесе - мастер интриги (и не открытой, а теневой, делаемой чужими руками!), и он это мастерство пускает на то, чтоб наказать (ну, не слишком сурово, впрочем) пройдох и фанфаронов и "отбить" предмет своей любви от вороны в павлиньих перьях». Можно, конечно, в добавление к этому вспомнить и те сцены у А.Дюма, где граф является к тем, кого наказывает, - сходство действительно есть!
Обращаю ещё внимание читателей на горделивую интонацию Прибыткова («Я имею согласие Юлии Павловны на вступление со мной в брак»): он получил свой «дорогой бриллиант» и теперь постарается дать ему «дорогую оправу» (вспомним его вопрос, который я уже приводила, что она хочет, - «богатый гардероб, экипажи, ну, птичьего молока-с? Извольте, я всё достану» - и ведь достанет несомненно! Вспомним сказанное им ещё в первый приезд «Ваше дело — жить в удовольствии, а наше дело — вас беречь и лелеять»). Он сумел её оценить раньше - не случайно же в своё время остановил её попытку «соблазнения»: на слова «Ну, голубчик Флор Федулыч!.. Ну, милый мой!» ответ был короток: «Извините-с. Извольте садиться на место, Юлия Павловна! Мы и в этаких позициях дам видали, только уж это другой сорт-с; а вам не хорошо». А заключение этой фразы - «Извольте садиться на кресло, я желаю быть к вам со всем уважением» - вот главное в его отношении к ней. «Уронить себя» он ей никак не может позволить... И, понимая и сочувствуя, мне кажется, вряд ли когда-нибудь попрекнёт прошлым.
Отметим ещё, что Флор Федулыч Прибытков - отнюдь не Каркунов и держать жену взаперти не будет. Не уподобляется он, видимо, этому «грешному человеку» и в забавах: тот «из городу в трактир либо в клуб», а в трактирах «пьянствует без проказ» или с «проказами». А Прибытков, кажется, и в клуб приезжает нечасто («Редко ездишь, Флор Федулыч»,- скажет Салай Салтаныч), но посещает другие места.
Судя по его словам, он бывает в театрах. Он и Юлию пытается к ним приобщить («Абонемент на настоящий сезон не имеете?» - «Нет, я еще об этом не подумала». - «Что прикажете: кресло, бельэтаж-с?»), рассуждает об А.Пасси, Э.Росси и даже о некоей Кадудже («Она креолка-с; эти женщины совсем особенные-с» - кстати, историческое лицо, нашла сведения: «Крайне популярная в России в 1860-х -1870-х годах французская певица. Выступала в экзотических костюмах с исполнением квази-экзотических песенок, выдавая себя то за мулатку, то за креолку, то за алжирку и пр.»), - вероятно, рассчитывает, что столь необычная исполнительница отвлечёт Юлию от её переживаний.
Можно вспомнить и тот самый диалог о купленной им картине. Опять же в комментариях попытались проанализировать вкусы Флора Федулыча, опираясь на то, что тема её - Леда и Лебедь, но ведь у Островского ни слова об этом нет, зато есть другое. Ирина спросит: «Дедушка, это у вас новая картина в зале?» «Новая картина» - значит, есть и «старые»? «Я копий не покупаю-с», - и снова множественное число... Выходит, что принадлежит Флор Федулыч к тем самым купцам-меценатам, коллекциями которых мы по сей день любуемся.
И надо думать, что теперь он будет посещать театры и выставки вместе с женой-красавицей.
Нет, я вовсе не идеализирую Флора Федулыча. Его слова «тут, может быть, каждая копейка оплакана прежде, чем она попала в мой сундук, так я их ценю-с» действительно заставляют вспомнить пушкинского Барона, хоть и не слишком на него Прибытков похож. Да и вообще, ещё только приступая к разговору об Островском, я писала о купечестве, приводя слова Симеона Полоцкого «Чин купецкий без греха едва может быти», говорила о сочетании подчас таланта и самодурства. Обо всём этом могу только ещё раз напомнить.
Да, купцы бывали разными. Были среди них и Дикие, и Каркуновы, и Прибытковы. Ну, а уж кого из них считать лучшим, - каждый решит по-своему.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского здесь